Читать онлайн книгу "Лайф Квест"

Лайф Квест
Стелла Пералес

Джон Маверик


Любовь и волшебство #1
Два брата обладают удивительным даром – они принадлежат к древнейшему роду бессмертных. Наследники этого рода живут тысячу лет, сохраняя память о прошлых жизнях в последующих воплощениях. Они оба добиваются расположения прекрасной девушки, дочери их учителя, но младшим движет любовь из прошлой жизни, а старшим – извечное соперничество. Амбиции старшего брата приводят к драматическим изменениям, которые эхом расходятся по всей вселенной, угрожая жизни ее обитателей в самых разных мирах. В этот водоворот событий попадают двое, на первый взгляд, обычных подростков – школьников. Смогут ли Крис и Кристина спасти вселенную, и какое отношение они имеют к бессмертным братьям? На этот вопрос ответит роман «Лайф Квест».





Джон Маверик, Стелла Пералес

Лайф Квест





Глава 1


Безмятежная ночь, кутаясь в бархатное покрывало, прошитое искрами звезд, неспешно парила над невидимым во тьме океаном и вдруг – замерла, испуганная и оглушенная. На ее пути вырос скалистый остров, а на его вершине, как огромный брильянт на черной подушечке, сверкал ярко освещенный особняк. Перед окнами в такт громкой музыке били разноцветные струи фонтана, а по широкой лестнице к распахнутым настежь дверям поднимались нарядные пары.

Маленький самолет, натужно гудя, облетел остров и приземлился на усыпанном маячками аэродроме. В это же самое время над крышей дома оглушительно взорвались петарды – небо озарилось вспышкой, с шипеньем и треском посыпались с него пылающие изумруды и рубины. Испуганная ночь отползла обратно в океан, а вечеринка на острове продолжалась.

Но странно – несмотря на фейерверки, музыку и щедро накрытые столы, гости оставались серьезными. Никто не шутил, не улыбался и, тем более – не смеялся.

Мужчины во фраках и галстуках – бабочках тихо переговаривались, потягивая золотистый коньяк и янтарный виски. Немолодые лица, стареющие по разному типу – благородно или безобразно – все, как одно, несли на себе одинаковое выражение превосходства и легкой надменности.

Возраст их спутниц колебался от юного до весьма почтенного. Дамы постарше драпировались в шелк, меха и перья, блистали драгоценностями.

Те, что помоложе, вместо мехов и бриллиантов выставляли напоказ еле прикрытые груди и стройные ноги, словно лишний раз доказывая избитую истину – только старость нуждается в украшении, а молодость прекрасна сама по себе.

И те, и другие вели себя сдержанно, с достоинством подносили бокалы к накрашенным губам, не торопясь, брали с искусно сервированных блюд закуски.

На маленькой круглой сцене флегматичные музыканты играли джаз, официанты следили за бокалами и пепельницами гостей, и никто не обращал никакого внимания на салют за окнами.

Лишь один человек – невысокий и стройный, со строгим, тонким лицом и черными густыми волосами, тронутыми сединой на висках – вышел на балкон и любовался огненной феерией.

Цезарь Завидский, владелец особняка, устроивший этой ночью прием для тайного общества бессмертных, смотрел, как догорающие искры падают в темную воду, зажигая и окрашивая во все цвета и оттенки.

Сверкающий шар с визгом раскрутился и выстрелил розовым и золотым, рисуя на угольном небосклоне сюрреалистическую картину – облака, похожие на нежные лепестки пиона, на фоне сказочно – бордового заката. Это зрелище вдруг напомнило забытый эпизод, и Цезарь, незаметно для себя, с головой ушел в прошлое. Он уже не видел фейерверков и не слышал, как возникший из – за портьеры официант предлагает напитки.

Он был там, в своем детстве, и смотрел, как солнце, жаркое и палящее, теряло силу и, остывая, наливалось розовым. Море, наоборот, розовея, становилось теплее и теплее.

– Это оттого, что в него падает солнце, – убежденно говорил Шайни, бросая в воду плоские камушки, – когда оно упадет, море станет горячим, как молочный суп.

– Опять придумываешь! – отвечал Джахи – так в той жизни звали Цезаря. Он ревностно следил за тем, сколько раз подпрыгнет камень братишки.

Оба брата происходили из древнейшего рода бессмертных. Он брал начало от тех времен, когда люди жили по тысяче лет, сохраняя память о каждом из воплощений.

Братья знали легенду рода наизусть – добрая нянька, укладывая их спать, почти каждый раз рассказывала эту старую – престарую сказку.

Кончалась она всегда одинаково:

– И вот однажды, люди решили, что они не хотят умирать и снова рожаться. Они захотели стать равными богам и вознестись сразу на седьмое небо – туда, где нет ни трудов, ни забот, ни страданий, где все желания исполняются, едва приходят в голову.

– И они построили колесницу! – перебивал ее нетерпеливый Джахи.

– Они построили колесницу, – кивала головой Салиха, – но вместо того чтобы вознести людей к богам, колесница провалилась вниз. В необитаемые миры, где нет ни единой живой души, где течет ядовитая черная река забвения, а на ее скалистых берегах собираются полчища серых бабочек с перьями, как у птиц.

– Я никогда таких не видел, – робко встревал Шайни.

– Пусть боги оградят тебя от этих бабочек, малыш! Они слетаются тучами, закрывают небо и день становится таким же темным, как ночь. Но еще хуже бабочек их прожорливые гусеницы.

– Я видел много гусениц и даже раздавил парочку, – Джахи не упускал случая похвалиться.

– О нет, это не обычные гусеницы! Они так же бесконечны, как сама чернота из которой они выползают и питаются они не капустными листьями, а человеческой плотью.

– Мне страшно! – восклицал младший братишка, а старший только снисходительно ухмылялся:

– Чего бояться, дурачок, это было сто лет назад.

– Не сто, а много тысяч лет назад, – поправляла его Салиха, – колесница сломала границу между мирами и в пробоину хлынули черные воды забвения, а следом за ними налетели несметные полчища бабочек и закрыли солнце. Наступила тьма и голод, и в кромешной тьме невидимые черви стали пожирать людей.

На этом месте даже у смелого Джахи начинали чесаться глаза, а трусишка Шайни уже откровенно шмыгал носом.

– Хорошо, что кучке бессмертных удалось укрыться в подземном дворце. Никто не знает, кто и для чего его построил, но он, вместо того, чтобы расти вверх, уходил под землю. День и ночь спускались люди по длинной лестнице, пока не оказались в безопасности. А когда черные воды сошли, бессмертные выбрались наружу, но что – то с тех пор переменилось. Вероятно боги прогневались на людей, и у тех стали рождаться младенцы, которые умирали, не прожив и ста лет. К тому же, они потеряли способность помнить предыдущие жизни.

– А куда делась черная вода и злые гусеницы?

– Не знаю, мои дорогие, – Салиха прижимала напуганных братьев к себе и гладила их черноволосые головы – Нам не дано знать, как устроен мир. Говорят, там, наверху, есть такая сила, которая все приводит в порядок, даже если кто – то его вдруг нарушит. Наверное, это правда, а иначе, как бы существовал этот мир веками и тысячелетиями в неизменном порядке?

Как бы там ни было, но дар бессмертия у Джахи и Шайни сохранился. И это главное.

Так уж все устроено – боги наказывают непослушных.

Наказали и братьев, когда они на закате тайком сбежали из дома, чтобы проверить, горячим ли становится море, принимая в себя кровавый, остывающий круг солнца.

– Теплая, – разочарованно протянул Джахи, пробуя ногой темнеющую на глазах воду.

– Осторожно, камни скользкие!

Шайни всегда тревожился. Переживал за все и вся, за каждую раздавленную букашку и сломанную веточку. Бился за каждого лягушонка, которого Джахи пытался надуть через тростниковую трубочку.

Слабак!

Джахи не такой. Он настоящий мужчина, воин и победитель.

Желая подзадорить братишку, Джахи сделал шаг вперед и со злорадным удовлетворением услышал, как тот кричит с берега:

– Осторожно! Брат, вернись! Уже темно, пойдем домой!

Голосок тонкий, срывается. Вот – вот расплачется, бедняга.

Голая пятка предательски съехала со скользкого от водорослей камня, и Джахи с головой ушел под воду. Соль разъедала глаза, обдирала нос и горло. Он не мог откашляться, барахтался, захлебываясь и задыхаясь, пока не потерял сознание.

Очнулся от рвоты – казалось, что вместе с пеной наружу выворачиваются внутренности. Лежал на боку, скрючившись и содрогаясь в конвульсиях, а в уши лез оглушительный рев Шайни.

На этот звук наложились испуганные крики взрослых. Джахи подхватили и понесли сквозь фиолетовый вечер. Солнце уже утонуло в притихшем море, и в наступившей темноте ярко полыхали языки пламени – на берег набежала целая толпа, все с факелами в руках. Он плыл в окружении факелов и радовался чудесному спасению.

Вплоть до того момента, когда их с братом поставили перед темным от гнева лицом отца.

Мать и прислуга робкой кучкой толпились у дверей, боязливо перешептывались, но не решались приблизиться.

Братья стояли на каменных плитах посреди огромной залы, дрожа от холода и страха.

Джахи крепко стиснул зубы, стараясь унять дрожь. А Шайни все плакал и всхлипывал, и замолчал только тогда, когда отец на него прикрикнул.

– Кто позволил вам одним уйти на берег? Вы огорчили всю семью и рисковали своими жизнями, нарушая божественные планы!

– Это все Шайни, – Джахи кивнул в сторону брата, – он придумал, что когда солнце падает в воду, она становится горячая, как суп. Я хотел проверить.

– Если бы не твой брат, эта проверка оказалась бы смертельной! Подумай об этом. Если ты не ценишь благородное происхождение и жизнь во дворце, что ж… приготовься к рождению в семье бедняка. Работа от зари до зари и вечный голод научат ценить даже самое малое.

«Если бы не брат?» – озадаченно подумал Джахи, а отец продолжал:

– Ослушание – большой грех, и тяжесть его велика. Возможно, он отяготил бы твою душу настолько, что после смерти она опустилась бы уровнем ниже. У тех, кто воплощается ниже пятого уровня, пропадает дар. Человек уже не помнит предыдущих воплощений, и жизнь его коротка, как у попугая. Благодари богов и брата, что остался жив.

– Благодарить брата? Так это он меня спас?!

Джахи не мог поверить своим ушам. Маленький, слабый и плаксивый выдумщик – как он смог вытащить его из воды?

Не каждый умеет быть благодарным, вот и Джахи не сумел. Вместо благодарности в душе завелся червячок ревности и грыз изнутри, и рос с каждым днем, питаясь завистью и обидой.

– Вы слышали? Младший брат спас старшего! Вон, вон они идут, смотрите.

Стоило услышать нечто подобное, проходя по улице, как жаркое солнце заволакивалось тусклой дымкой, а в глазах темнело. В ушах начинало звенеть, и гомон уличных зевак исчезал, оставляя Джахи один на один с уязвленным самолюбием.

Стоило матери обнять младшего сына, как ревность старшего поднимала голову, вызывая острую, почти физическую боль.

Он начинал вымещать эту боль на Шайни – щипал его исподтишка, пачкал одежду, дразнил и обзывал. Давил при нем его любимых букашек, с болезненным удовольствием наблюдая, как темные, блестящие глаза брата наполняются слезами.

Шайни никогда не жаловался, сносил все молча. Правда, пару раз бросался в драку.

Один раз это случилось из – за развороченного муравейника, второй – из – за котенка.

Они нашли его в саду – то ли кто – то из детей прислуги забыл питомца, то ли он сам пролез сквозь дыру в заборе, чтобы укрыться от жары в тенистых зарослях.

Крошечный, щуплый, с короткой голубоватой шерсткой, больше похожей на пух, он смотрел на Джахи кротко и доверчиво.

Джахи поднес его к лицу и дунул в розовый нос. Котенок чихнул и жалобно мяукнул.

– Отпусти, ему больно! Ты его сильно жмешь, – заволновался Шайни.

– Не выпущу! А захочу – и вовсе раздавлю! – подзадорил старший младшего и сдавил мягкое брюшко посильнее. В ответ раздался жалобный писк.

– Отпусти!!!

Шайни, словно маленький бычок, наклонил голову и атаковал брата. Они боролись в густой траве, забыв про котенка, который, конечно же, не стал дожидаться исхода поединка и сбежал. Пыхтели, тянули друг друга за волосы и за все, что подвернется под руку, пока их не обнаружила нянька и не заголосила на весь сад.

И опять они стояли перед суровым лицом отца, а тот, сложив руки на груди, буравил их острым взглядом, и грозный его голос метался под каменными сводами.

– Так – то ты платишь брату за спасение? Что ты за человек, Джахи? Бог оставил тебе жизнь, чтобы ты облагораживал свою душу, поднимался по кармической лестнице к свету…

– Он сам на меня набросился! – возмутился Джахи.

Шайни молчал и стоял истуканом, опустив кучерявую голову.

– Шайни, – обратился отец к младшему сыну, – это правда? Правда, что ты посмел начать драку со старшим братом?

– Правда, – прошептал тот, опуская голову еще ниже и заливаясь краской.

– Продолжай, – властно приказал отец, – рассказывай – из – за чего.

– Из – за котенка. Он мучил котенка…

– Ах, вот как, – произнес отец, – что ж, вижу, что вам обоим не хватает силы. Тебе, Шайни, нужно стать сильнее, чтобы научиться держать себя в руках. А тебе, Джахи – чтобы не обижать тех, кто слабее тебя. Сильный никогда не обидит слабого – запомни это.

На следующий день отец сделал братьям царский подарок. Вернее, сразу два царских подарка.

Но ни одному из них Джахи не обрадовался.

– Цезарь, ты в порядке? – на плечо легла тяжелая рука, и Завидский, очнувшись, вернулся в настоящее.

– А что со мной может случиться на собственном балконе? – ответил он вопросом на вопрос, поворачиваясь лицом к высокому, широкоплечему Эдмунду Макловски по кличке Гризли.

Он и правда, был похож на старого, обрюзгшего медведя. Рослый, неуклюжий и грубый. Даже фрак и бабочка не делали его изящнее. Даже очки в золотой оправе, которые он напялил на плоский нос и сквозь которые щурился маленькими, подслеповатыми глазками, не придавали ему ни грамма респектабельности.

Эдмунд владел сетью игорных домов.

Все бессмертные чем – нибудь владели.

Роберт Лисовец, по кличке Лис кормил мир полуфабрикатами. Тайпан, известный как Алан Снейк, и Черная вдова, носящая имя Фелиция Шекет, делили фармакологию.

Банковской системой заправляли трое. Один из членов клуба был президентом, другие прославились как артисты или писатели – все они обладали либо деньгами, либо славой, либо тем и другим сразу.

И не удивительно – за прожитые тысячелетия можно добиться чего угодно.

В поисках удовольствия Цезарь перепробовал все. За долгие годы он наигрался в политику и даже несколько раз повлиял на ход истории, засветился в мировой науке и прославился актерской игрой. И все ему приелось. Ни слава, ни толпы поклонниц уже не возбуждали и не вызывали интереса. Ему надоело раздавать автографы, вызывать ажиотаж одним своим появлением и щуриться от вспышек камер.

Поразмыслив, он подстроил собственный уход из жизни, обставив его с размахом и помпой – проводить в последний путь цвет нации пришла вся страна и его именем тут же назвали центральную площадь.

«Ужасная трагедия! Знаменитый актер скончался ровно за месяц до юбилея! Фен – убийца! Смерть в ванной от удара током! Пятеро фанаток последовали за своим кумиром! Пять самоубийств!» – газеты пестрели заголовками и фотографиями, на которых Цезарь с красивым, восковым лицом, лежал в гробу, утопая в живых цветах.

Он листал газетные страницы и, с мудрой усмешкой на свеже – прооперированном лице, поглядывал в окно. Там расстилался бесконечный лазурный океан. И ни одной живой души. Ни журналистов, ни поклонниц, ни зевак.

Цезарь устал от всего и от всех отдалился.

Первое время он безмерно наслаждался одиночеством. Дышал океанским бризом, валялся на белом песке и нежился в теплых волнах. Никаких контрактов, съемок, переездов, перелетов и навязчивых фанаток.

Все общение свелось к отдаче приказаний небольшой, проверенной команде прислуги и пилоту. Яхтой он управлял сам.

Но когда он впервые пропустил заседание клуба, потому что никто не побеспокоился о его приглашении, он понял, что для того, чтобы оставаться на плаву и быть в списках сильных мира сего, нужно напоминать о себе постоянно.

Еще лучше обойти всех и вся – от обиды в нем заговорили амбиции – и стать во главе этой бессмертной кучки.

Так, чтобы они все – все до единого – смотрели ему в рот.

Вот как туповатый Гризли сейчас.

Цезарь снисходительно потрепал Эдмунда по мускулистому плечу. Хотя и уступал в росте и силе, в очередной раз почувствовал свое превосходство и над ним, и над хитрым Лисом, и над желчным Тайпаном, и над всеми остальными. Теперь они все зависели от него. Только он один владел артефактом, на который молились все бессмертные.

– Что, народ заждался ритуала? Ну что ж, пойдем, начнем, пожалуй.

Да, он – Победитель. Побеждает всегда сильнейший, и не его вина, что кто – то оказался слишком слаб.




Глава 2


Этой ночью Кристиану опять приснился рай. Его персональный и в то же время – он был уверен – самый настоящий. Кособокая сараюшка, наполовину утопленная в густых и высоких зарослях крапивы. Кустарник, словно политый сметаной – маленькими белыми цветами, настолько тесно облепившими ветки, что не видно листвы. Тяжелое гудение пчел. Березовая роща – как будто вдалеке, но при этом такая отчетливая, что каждая зарубина на коре сияет в глаза. Каждый ствол – ярок и бел, как полуденное солнце. Легкое облачко листвы, словно парящее в золотом свете. Тропинка – через кусты, мимо сарая, туда, в теплые изумрудные глубины… И хочется по ней идти, так манит она, такое неземное блаженство сулит, какого и не бывает в жизни, потому что не выдержит его душа, испарится, как эфир.

«Там мой дом, – подумал во сне Кристиан. – Если дойду до рощи, назад уже не вернусь. Хорошо бы… но как же бабушка? Канг?» И, как всегда случалось, при этой мысли тоскливо засосало под ложечкой. Нахлынуло непонятное чувство вины, жалости и тревоги.

Бабуля – крепкая не по годам – целый день суетится, варит, моет, скребет, бегает рысью, как молодая, но последние месяц – два начала сдавать. То за сердце схватится, то охнет, вынимая противень из духовки, то замрет на середине движения, словно раздумывая, а на самом деле выжидая, пока перестанет кружиться голова. И вены у нее на руках вздулись, синие и полноводные, как реки на географической карте. Бодрится: «До ста двадцати доживу! У нас в роду все женщины – долгожительницы». А сама тайком от внука меряет давление и пьет порошки из пакетика. Все из – за того, что завелась в ней червоточина…

Кристиан резко сел на постели, потирая скулы. Остатки сна еще трепыхались в воздухе золотыми бабочками, но от эйфории не осталось и следа. Ну, почему рай и ад находятся так близко друг от друга?

Сквозь тюлевые занавески сочилась ясная рассветная зелень и влажно поблескивало тонкое лезвие молодого месяца. В открытую форточку затекал холодный воздух. Первый день осени, вернее, первое утро. Кристиан поежился. Что – то было не так. Не то чтобы лучше или хуже, но по – другому, непривычно. Какое – то ощущение полноты появилось. Как будто две капли текли по стеклу, каждая сама по себе, и встретившись, слились в одну большую каплю. Или месяц – новый и острый – рос незаметно, из ночи в ночь, округлялся и вырос в пухлую белую луну. Или как огуречные семена, которые бабуля ранней весной заворачивала в мокрую тряпку и ставила в блюдечке на окно, разбухали, впитывая воду, и проклевывались бледными мохнатыми корешками.

Кристиан снова лег. Свесил одну руку с кровати и тихо, одними губами, позвал:

– Канг!

Он услышал, как пес завозился на коврике, и тут же шершавый язык прикоснулся к пальцам. Облизал благодарно и бережно, как умел только он, успокаивая и словно напоминая о чем – то давно забытом. Его пес. Странно, но и собачий язык сегодня казался тверже, чем всегда.

Кристиан улыбнулся и отнял руку.

– Канг, что случилось, а?

Белый мастиф молча положил голову на край кровати.

– Ты тоже чувствуешь? Вот и я, только объяснить не умею. Наверное, я в этот раз чуть – чуть приблизился к той роще. Хоть на полшага, а ближе, – Кристиан вздохнул и закрыл глаза, снова расслабляясь. Он знал, что больше не заснет, но вставать не хотелось. Нет ничего противнее, чем раннее утро, когда дом еще спит и на всех предметах, как матовый лак, лежит сонный зеленый свет. – Ладно, давай еще поваляемся. Часик, да? Сегодня в школу. Пойдешь со мной, дружище?

Разумеется, приводить в класс собак не разрешалось, но Канг – другое дело. Он никому не мешал. Его даже никто не видел. Грузный пес ходил за Кристианом по пятам, а во время уроков дремал под партой, лишь иногда чутко вздрагивая и поводя ушами. Густая собачья шерсть грела Крису ноги, а преданность – сердце. При всей своей флегматичности Канг умел постоять и за себя, и за хозяина. На него можно было положиться. Не то чтобы Криса часто обижали. Его считали странным, не от мира сего и сторонились – презрительно, как сторонятся зануд и ботанов. Но не задевали и не бойкотировали демонстративно, а если и шептались за спиной, то он предпочитал об этом не знать. Сплетни – пустое дело. От них человеку не прибудет и не убудет. Так говорила бабушка, и Кристиан с ней соглашался.

Всюду – на улице, в транспорте, во дворе или в школе – его окружало кольцо отчуждения и неловкости. Подошел одноклассник, надо о чем – то говорить, но о чем? Крису не интересно то, что интересно другим мальчишкам, его ровесникам. Музыкальные группы, компьютерные игры, ютуб… Он бы побеседовал о физике, о парадоксах времени и устройстве Вселенной, но кто станет его слушать?

Или в автобусе – надо передать деньги кондуктору, а пассажиры впереди оживленно болтают о чем – то своем. Как привлечь внимание? Голос у Кристиана тихий. Кричать неловко и неудобно отвлекать людей от разговора. Тронуть за плечо? Еще хуже. Вот, и стоит он, и мнется, жалобно – так что самому противно – повторяя: «Передайте, пожалуйста, на билет…»

Или в компании, когда кто – нибудь обращается к нему, как будто бы серьезно, а все вокруг смеются. Как узнать, шутит человек или нет? И если да – то, как на это реагировать? Обижаться или смеяться вместе с другими? Что уместно? Что не вызовет осуждения, ответной обиды или презрения окружающих? Человеческие эмоции для Кристиана – как запертый ларец. Между людьми все запутанно и сложно, не то, что в науке. Крис любил учиться, но терпеть не мог ходить в школу. Такой вот парадокс.

Поваляться не дала бабушка. Заглянула в спальню, повела острым носом, словно принюхиваясь.

– Костенька, в школу не опоздаешь? Вставай, милый. Уже полвосьмого! Ты ранец собрал?

Бабуля упорно называла его школьную сумку ранцем.

Крис натянул одеяло на лицо.

– Не опоздаю, – буркнул он, – и я не Костенька.

Бабушка покачала головой и скрылась за дверью, а Кристиан вылез из теплой постели и нехотя начал одеваться. Джинсы, майка… холодные, жесткие, словно накрахмаленные стылым зеленым утром. Настроение совсем испортилось и, конечно, не из – за «костеньки». Беглого взгляда на бабулю было достаточно, чтобы понять – червоточина стала глубже. Она казалась еще чернее, бездоннее, чужероднее – узкое, геометрически правильное отверстие с припухлыми, воспаленными краями. Из нее как будто тянуло сквозняком.

Кристиан беспомощно совал руки в рукава. Никак не получалось натянуть рубашку. Он чувствовал себя неумелым и никчемным. С любимой бабулей, самым близким ему человеком творилось страшное, а он не только не мог ничего сделать, но даже понятия не имел, что происходит. Что это? Рак? Но онкология выглядит иначе. Как два огромных хрустальных шара – очень красиво на самом деле, особенно если не знать, какие страдания она причиняет больному. Тогда что же? Похоже на свищ… На духовный свищ? Ведь эта штука сидит не в физическом теле. Но и тело уже страдает. Вчера бабуля споткнулась на ровном месте. Если бы не Канг – переломала бы себе все кости. Пес кинулся ей под ноги и амортизировал удар. Она, разумеется, ничего не поняла. Мелко перекрестилась и пробормотала что – то про ангела хранителя, который подхватил ее под локоток, и про то, что старость – не радость. Это, конечно, так, но и от старости человек настолько быстро не меняется. Буквально за пару дней бабушкины глаза потускнели, ушло из них живое любопытство. Она ссутулилась и словно сделалась меньше ростом. Так это начинается. Усталость, безразличие, которое человек поначалу пытается скрыть – даже от самого себя, затем легкое недомогание, бессонница, колющие боли то там, то здесь. Врачи ничего не находят – и не найдут, до самого конца. Откуда – то он знает, что так и будет. Потом… нет, лучше не думать. Кристиан глубоко вдохнул. Выдохнул. Стало немного легче. Убрал беспокойство с лица и вышел на кухню.

– Костенька, что – то у нас псиной попахивает, – сказала бабуля, подавая яичницу и большую кружку ячменного кофе. – Никак из соседей кто собачку завел? Странно, сколько здесь живу, а чужих запахов не слышала. Изоляция тут хорошая. Старый дом. Или ты что – то с улицы принес?

Крис чуть не поперхнулся бутербродом. Неужели она учуяла Канга? Но это невозможно. Пес не пах ничем, даже для Кристиана, а для всех прочих – тем более.

– Что я мог принести? Это, наверное, из кошачьего туалета.

Бабушка всплеснула руками.

– Никак на пол напрудил, поганец? Вот я ему! – шаркая тапочками, новой, отяжелевшей походкой, она поплелась в ванную, туда, где под раковиной был устроен туалет для Муськи – лоток полный песка. Бросила на ходу. – Ты ешь, Костенька, ешь… Яишенка стынет… Невкусная она – остывшая.

Муська – не кошка, как можно заключить из клички, а здоровенный черно – белый кот – вальяжно вышел из бабулиной спальни, фыркнул на Канга и, не торопясь, проследовал в гостиную. Он любил сидеть на широком подоконнике, глядя вниз, на снующих у подъезда людей, или спать на батарее. Даже летом, когда отопление выключено. Специально для него там лежала плоская бархатная подушечка.

Кристиан недолюбливал кота, но сейчас ощутил слабый укол совести. «Оговорил беднягу. Нехорошо, если бабуля его отругает, но не мог же я выдать Канга? Да она бы и не поверила». Как ни странно, но про Канга он никому и никогда не рассказывал. Ни бабушке, ни маме, пока та еще жила с ними. Даже когда сам был маленьким и несмышленым. Наверное, потому, что мама ненавидела собак. Если бы она выгнала Канга – Кристиан ушел бы с ним. На улицу, на вокзал, в лес – все равно куда. Единственного друга не предают.

Ругать Муську бабушка не стала. Повозилась в ванной, очевидно, проверяя кошачий лоток, а затем доковыляла до гостиной и прилегла на диван.

– Бабуль, ты что? – Крис оставил на столе недоеденный завтрак и бросился к ней. – Может, врача вызвать? Или, давай, померяем давление?

Растерянный, он искал на тумбочке валидол. Хотя и так знал, что таблетки не помогут, да и врач, если и приедет – ничего особенного не обнаружит. А вот края червоточины тревожно пульсировали. Плохо.

– Голова закружилась. Ты иди, милый, а я полежу немного, и все пройдет. Старость – не радость.

Крис поморщился. У него эта фраза скоро из ушей полезет! Какая уж тут радость.

Канг мягко ткнулся мордой ему в колено, словно спрашивая: «Хозяин, что – то не так? Нужна моя помощь?»

– Да, – вздохнул Кристиан, – нужна. Останься сегодня с бабулей, ладно?

Пес ответил умным, почти человеческим, взглядом. Мол, иди, хозяин, и будь спокоен – я о ней позабочусь. Он слабо махнул хвостом и вытянулся у дивана, положив морду на передние лапы и сразу сделавшись плоским, как мохнатый коврик.

Школа, в которой учился Крис, находилась в соседнем микрорайоне. Минут двадцать пешком – через бывший стадион, где уже полгода что – то строили, потом дворами, по узкой асфальтовой дорожке, стиснутой глухими стенами – или пару остановок на автобусе. После вчерашнего дождя территорию стройки наверняка развезло. Кристиан не любил транспортную давку, особенно утром, в час пик, когда и стоять толком не можешь – болтаешься в переполненном салоне, как сосиска в банке – но и месить грязь не хотелось. Особенно, новыми кроссовками.

В автобусе пахло цветами – почти как в теплице ботанического сада. И так же душно и жарко. Крис мгновенно вспотел в глухо застегнутой ветровке, но даже руку не мог высвободить, чтобы расстегнуть молнию или отереть лоб. В бок ему упиралась острым углом чья – то сумка, а в нос уткнулся кулек с гладиолусами, обернутыми газетой. Весь салон был забит мелюзгой с огромными букетами и громоздкими ранцами. Они толпились в проходе или сидели друг у друга на коленях – веселые и нарядные – и галдели, как целая стая воронят. Тут же жались взволнованные мамы и бабушки, и отцы с фотоаппаратами. Первое сентября. День знаний. Знали бы они, что их праздник – пир во время чумы. Примерно у половины родителей, а также у некоторых ребятишек под сердцем зияли червоточины. У одних – крохотные, как горошины, плоские и глянцевые, едва отличимые от брошки или пуговицы. У других – большие и глубокие, будто кротовые норы.

Кристиану хотелось зажмуриться крепко – крепко, но с закрытыми глазами его укачивало. Чтобы отвлечься, он стал читать заметку на газетном кульке. Вернее, ее фрагмент – без начала и конца. Вдобавок, мокрая бумага порвалась кое – где, а кое – где перегнулась, так что из текста выпали некоторые слова и целые фразы. Поэтому Крис никак не мог взять в толк – что это такое. Научно – популярная статья или какой – то газетный розыгрыш, сюжет нового голливудского блокбастера или фантастический рассказ из рубрики «творчество наших читателей»? Речь шла о странном астрономическом явлении с не менее странным названием «звездная гниль». По непонятной причине звезда вдруг начинала тускнеть. Сперва покрывалась мелкой черной сеткой, которую автор статьи остроумно именовал «чадрой», теряла светимость, потом деформировалась, будто гнилое яблоко, у которого темнеет и проваливается бочок. Одновременно вокруг нее формировалась зона искаженного пространства, в телескоп видимая, как белесые, хаотические разбросанные в поле зрения пятна, визуально похожие на хлебную плесень.

Кристиан покачал головой. Глупость, если вдуматься. Любой первоклашка знает, что звезды – это гигантские газовые шары, излучающие свет. Как они могут плесневеть или гнить? Хотя это, конечно, иносказание. Ему очень хотелось прочитать статью до конца, узнать, чем вызваны столь необычные эффекты. Что если попросить мальца развернуть букет? В конце концов, он подарит учительнице цветы, а обертку все равно выкинет. Но нет, неудобно. Ребенок, чего доброго, испугается, а вокруг скажут: «Вот, дылда, привязался к малышу. Позарился на старую газету». Мальчишка, кстати, здоровый, без червоточины… Может, и отдал бы – просто так. Да, но если он неправильно поймет… Нет, нехорошо.

Пока Кристиан раздумывал, автобус остановился, и толпа школьников хлынула к выходу, образовав у дверей бурлящую запруду.




Глава 3


Если закрыть глаза, то сначала наплывает густая темнота, а потом на ее фоне разрастается ярко – синее пятно. В его сердцевине клубятся тончайшие золотые нити и, разбегаясь из центра, исчезают где – то на периферии сознания. За ними следом незаметно тает синева, и появляются цветные картинки.

Кристина их смотрит, как кино. Кино без звука и без титров. Иногда оно становится слишком страшным. Когда она видит, что может творить человек с человеком, на что способна стихия и насколько равнодушно – беспощаден случай, ее охватывает ужас. Она открывает глаза, прогоняет видение и начинает горячо молиться. За себя, за маму и даже за маминого мужа, хотя она к нему не особо привязана – скорее воспринимает, как доброго соседа. Человека хорошего, но чужого. Но и врагу, не то что, соседу, Кристина не пожелала бы того, что видит внутренним зрением.

Если бы только она могла как – то помочь, как – то предотвратить… но ни место, ни время происходящего неизвестно. Просто на следующий день, через трое суток, а иногда и через неделю в новостях рассказывают о взрыве бытового газа, или о грузовике, смявшем коробку остановки вместе с пассажирами, или о страшном наводнении, унесшем сотни жизней. Вот только для нее, для Кристины, это не новость. Она все это уже видела.

Как видела собак, повешенных на деревьях, собак с отрубленными головами и собак, с которых заживо сдирали кожу. Видела детей, насмерть забитых собственными родителями. Видела много всякого разного, способного шокировать взрослого, не только девочку – подростка.

Кто и зачем ей все это показывает? Кристина не знает. Но в такие минуты ей очень больно, и она беззвучно плачет.

Тогда появляется Канг, кладет невесомую голову ей на грудь, и сердцу становится легче.

– Канг, зачем мне это видеть? – шепчет Кристина. Хотя знает, что он не ответит. Собаки не разговаривают. Даже такие необычные, как ее верный друг.

Быть может, они просто мудрее людей и знают, что от разговоров мало толку.

Она и сама с детства не любит пустую болтовню. Особенно с надоедливыми взрослыми. У мамы всегда было много подруг. Шумные, назойливые, приходя в гости, они первым делом кидались к маленькой Кристе. Та стойко переносила домогательства, но никак не могла понять, почему они коверкают язык, сюсюкают и обращаются с ней, как с умственно отсталой.

– Ну, расскажи стишок, Кристиночка.

– Не хочу.

– Такая большая девочка, ты уже должна знать стихи! Сколько тебе лет? Покажи на пальчиках.

– Мне три года.

– Смотри – ка, какая серьезная! Как большая, – умилялась очередная гостья. И начинала приставать с объятиями или того хуже – с поцелуями. Не догадываясь, очевидно, насколько неприятны маленькому человеку запахи чужого тела, настоянные на крепких духах, и прикосновения чужих, напомаженных губ.

То ли дело, когда на руки брал дедушка. Он был большой и добрый, от его рубашки приятно пахло утюгом и одеколоном. Дед часто сажал внучку на стол, сам садился рядом на стул и читал ей книжки.

Он единственный из всех взрослых видел Канга. А, может быть, не видел, а просто подыгрывал. Она любила дедушку больше всех на свете, а он взял и умер.

И тогда Кристина замкнулась в себе.

Отвечала на вопросы, но очень неохотно и не с первого раза. Перестала выходить во двор, даже если там играли в прятки, а в детском саду упрямо игнорировала детей и воспитательницу.

По совету подруг мама отвела ребенка к психологу.

Им оказался высокий, худощавый мужчина с тихим голосом и светлыми добрыми глазами за толстыми очками.

Дедушка тоже носил очки, только у него они были еще толще. И все равно, ему приходилось, читая, водить по странице носом. Так плохо он видел. Он любил свежие газеты и поэтому кончик носа у него всегда был перепачкан типографской краской.

Очки, как у дедушки, и мягкий, спокойный голос сразу внушили доверие.

Когда Игорь – так звали психолога – спросил, умеет ли Кристина рисовать, она ответила утвердительно.

Еще бы она не умела рисовать! Они с дедом изрисовали не одну толстую тетрадь и не один альбом.

Иногда дедушка одним росчерком сажал на страницу закрученную загогулину, а Кристя из неё ловко вырисовывала ушастого слоненка или длинношеего жирафа, или самолет с пропеллером. Иногда он ставил кляксу и сгибал листок пополам – тогда рисунок выходил совершенно фантастическим. Но больше всего Кристине нравилось рисовать по заданию – персонаж прочитанной сказки, или дом в саду, или зверей в зоопарке. Но только чтобы потом обязательно рассматривали и хвалили.

Игорь на похвалу не скупился:

– Какая интересная собака! Гривастая, похожа на льва… никогда такой не видел. Твоя?

– Моя, – ответила Кристина с гордостью. – Только ее никто не видит кроме меня. Дедушка видел, но он умер.

– Ты скучаешь по дедушке?

– Конечно, скучаю, – ответила Кристина и заплакала. Слезы покатились по щекам – круглыми, блестящими горошинами, и тут же появился Канг. Он вышел из угла кабинета, из – за растения с листьями, похожими на кружевные уши слона. Неслышно ступая, подошел к столу и положил голову на столешницу.

Уставился голубыми, как незабудки, глазами на психолога, словно проверяя – не обижает ли тот его маленькую хозяйку.

Кристя перестала плакать и улыбнулась.

Игорь тоже улыбнулся в ответ и вопросительно поднял брови.

– Он пришел, – сообщила Кристина.

– Кто?

– Канг.

– Твоя собака?

– Да. Он всегда приходит, когда мне плохо.

– Понятно. Хороший у тебя друг. Я бы тоже хотел иметь такого. А это твоя мама, да? Красивая. Хорошо получилась.

– Да, мама красивая, – вежливо подтвердила Кристина. Ей нравился этот человек с добрыми глазами, похожими на рыбок в аквариуме. Две продолговатые светлые рыбки за выпуклыми стеклами.

– А это, наверное, Кристина? Эта маленькая девочка у окна, да?

– Да, это я. Похоже?

– Очень похоже. Ты любишь смотреть в окно?

– Любила раньше. Дедушку ждала – он приносил то мороженное в стаканчике, то книжку – раскраску. Но он больше не придет.

– Что поделаешь, Кристина. Когда человек умирает, мы прощаемся с ним навсегда.

– Нет, он возвращался! – запротестовала она. – Он приходил. Много раз во сне. А несколько раз я его видела у моей кровати ночью. Я ему рассказывала наши новости. У соседей пропала кошка Мурыська и весь двор ее искал. Но так и не нашли. Зато я, когда мы с мамой шли из садика, нашла мертвого воробья. Я сильно плакала, и мы похоронили его в саду за мыльными цветами.

– Какими цветами? – переспросил Игорь.

– Мыльными. Ну, такие белые цветы, на колокольчики похожи, если поплевать на них и ладошками растереть, будет мыло.

– Ах вот как… не слышал про такое.

– А потом он сказал, что больше не придет и перестал приходить. Он был очень грустный.

– Кристина, это просто сон. Ты скучаешь по дедушке, вот он тебе и снится.

– Ничего не снится! Я видела его наяву. Вот как тебя! Извините, вас. Только он не словами говорил, а… они как будто сами у меня в голове появлялись. Ну, так еще бывает, когда мысли читаешь.

– Ты читаешь мысли? – в очередной раз удивился психолог.

– Да, а что? А вы не читаете разве?

– Нет. Как – то не получается.

– У меня тоже не всегда получается. Но вот так бывает, что я отвечаю на вопрос, а человек только еще хотел спросить. Вот так же в голове дедушкины слова появлялись…

Так, постепенно, Кристина поведала Игорю все свои секреты. И, конечно же, стала считать его другом. Ведь секреты не доверяют посторонним.

Она все больше и больше привыкала к встречам с психологом, к его вниманию и одобрению. И даже стала рассказывать в садике, что у нее теперь есть новый друг – взрослый и красивый. Может быть, когда она вырастет, они поженятся.

Бывшая подружка Ирка стала смеяться, нарочито громко и обидно. Кристина разозлилась, а Канг встал на задние лапы и легонько толкнул обидчицу в грудь.

Та со всего размаху села на пол – квашня квашней – и завыла так громко, что стоявшая в дверях воспитательница бросила точить лясы и примчалась на помощь пострадавшей.

– Она меня толкнууулааа взглядом, – выла Ирка, а из носа ее лезли отвратительные пузыри.

– Петрушкина, прекрати рыдать! Взглядом не толкаются, что ты придумываешь? Насмотрятся телевизора и блажат! – сердилась круглая, плотная, как резиновый мяч Клавдия Андреевна.

– Она толкнууулааа! – упрямо повторяла бывшая подруга.

– Она за взрослого дядьку замуж собралась, – доверительно сообщила новая Иркина подружка, заменившая Кристину.

– Что? – глаза Клавдии Андреевны вытаращились так сильно, что показалось, будто еще немного, и они выскочат из орбит и, подскакивая, упрыгают куда – нибудь в угол.

Вечером воспитательница о чем – то долго беседовала с Кристининой мамой.

Уже и калейдоскоп надоел, и мозаика – словно сама собой – сложилась в картину с домом, деревом и огромным солнцем, а беседа все продолжалась.

Перебивать взрослых неприлично, но подойти поближе и напомнить о себе – не преступление.

– Она очень, очень хороший специалист. И берет недорого, – убеждала Клавдия Андреевна, а мама с сомнением рассматривала какую – то бумажку.

– Сейчас пойдем, Кристиночка, – опомнилась она, заметив тоскливый взгляд дочери. – Спасибо, я позвоню, узнаю, и цена подходящая, и к дому ближе.

На следующий день Кристину повели к новому психологу.

– Она очень хороший специалист, – пересказывала мама слова воспитательницы, – и берет недорого.

– А Игорь? Я хочу к Игорю!

– Игорь Андреевич уехал, – объясняла мама.

– Куда?

– Откуда я знаю куда? Ой! – она чуть не упала, споткнувшись на щербатом от времени асфальте. – Каблук сломала! Почти новые туфли!

После такой трагедии Кристина не решилась на дальнейшие расспросы и обреченно пошла за хромающей на одну ногу мамой.

Усатая, толстая тетка приторно улыбалась и не скупилась на ласковые словечки. Из – за них ее речь походила на птичий щебет:

– Проходи, Кристиночка! Садись на стульчик, вот так. Возьми ручечку, возьми карандашик. Вот тебе листочек. Нарисуй дядю Игоря.

– Не хочу! – сердито поджала губы Кристина. Канг пристально посмотрел на нового психолога и поднял шерсть на загривке.

Женщина, имя которой Кристина так и не запомнила, его, разумеется, не увидела, но отчего – то побледнела, а из крупных пор на ее лице проступили капли пота.

Мама с Кристиной сходили к ней пару раз, но это не принесло ни радости, ни удовлетворения. Ни Кристине, ни ее маме, ни психологине.

На этом все и закончилось.

Пару раз, лежа в кровати, Кристина слышала через тонкую стенку, как мама жаловалась засидевшейся до ночи подружке на судьбу. Тяжело одной, без мужа растить детку, да еще такую проблемную. Вечно у неё перепады настроения, какие – то выдуманные собаки, невиданное упрямство и отсутствие нормального контакта с окружающими.

– За школу переживаю, – делилась мама, – уж слишком Кристя закрытая. Не общительная! Найдет ли общий язык с преподавателями, одноклассниками? Не повлияет ли это на оценки? Ленивая еще до ужаса, а ведь способная!

– Индиго… индиго… – доносилось сквозь синий туман незнакомое, красивое слово и уплывало следом за Кристиной в неведомую страну. Что это за страна, откуда она взялась – то ли приснилась когда – то, то ли придумалась – неизвестно. Сколько Кристина себя помнила, с самого раннего детства, ложась в постель, она переносилась в волшебное царство цветущих садов. Вдвоем с Кангом они бродили по пустынным тропинкам и аллеям, то проходя сквозь розовато – белую дымку цветущих вишен, то углубляясь под сумрачные своды раскидистых, мшистых дубов, то вырываясь на солнечный луг, сплошь покрытый пестрым цветочным ковром. Она знала наизусть все тропинки и переходы, знала, что лабиринт из аккуратно остриженных кустарников ведет к легкому мостику из бамбука. По нему всегда так забавно стучали коготки Канга – цок – цок, цок – цок. А внизу шумела река, перекатывалась через огромные круглые камни и устремлялась дальше, петляя между изумрудных пригорков.

На другом берегу стояла беседка, вся увитая жасмином, а внутри беседки кто – то подвесил плетеный гамак с кружевной бахромой.

Кристина ложилась, закрывала глаза и слушала, как шумит река. Канг оставался рядом и охранял хозяйку. Так она и засыпала, убаюканная рекой и ощущением абсолютного покоя и безопасности. Наверное, поэтому она никогда не заходила дальше. Туда, где вдалеке сияла белизной березовая роща.

Так было всегда, особенно, когда Кристя была совсем маленькой.

Но чем старше она становилась, тем дальше уносило её от райских садов, прозрачной реки и старой беседки. Все чаще путь преграждали трагические и пророческие видения, от которых колотилось сердце, а на глазах выступали слезы.

С возрастом протоптанные в волшебный мир тропинки становилось находить все труднее, а вместо них в душу, как в открытые шлюзы, мутными потоками устремлялись страхи и беспокойства.

Вот как сейчас.

Кому как, а ей оставлять более – менее привычный, обжитый мир страшновато.

Да, она уже не ребенок и прекрасно понимает, как повезло маме. Наконец – то в её жизни, появился порядочный, надежный и добрый мужчина.

Мама всю жизнь переживала, что не смогла дать дочери полной семьи. Так уж вышло, растила дочь сама, без отца.

Кристину этот факт ничуть не беспокоил и не расстраивал. Она ко всему в жизни относилась философски. Есть и хорошо, нет, значит, и не надо.

Главное, чтобы никто не донимал пустыми разговорами и не лез в душу. Им с Кангом и так неплохо. В школе все давно к ней привыкли, есть пара неблизких подруг, оценки нормальные, а дома – книги, фильмы и мечты, мечты, мечты.

– Канг, ты здесь? – она свесила голову с кровати.

Опять куда – то подевался, где – то бродит. Наверное, ушел по мосту в беседку без нее.

Но ничего, объявится. Все будет хорошо. Да, на новом месте всем будет хорошо.

Там будет большая квартира с огромной кухней и высокими потолками, которая досталась Юре в наследство.

Там большой город с кучей университетов, а не городишко с парой колледжей на всех выпускников.

И работа маме найдется с хорошей зарплатой, и в театр можно ходить хоть каждую неделю.

Да, там всем будет лучше, без сомнения.

Вот только почему – то сосет под ложечкой и никак не удается уснуть.




Глава 4


Что заставило его тревожиться, ерзать на стуле, глупо улыбаться и, рискуя получить замечание, с треском катать по столу граненый карандаш? Крис никогда не мешал на уроках. Он слушал внимательно, а если становилось совсем не интересно, тихо гладил под партой Канга, или, загородившись открытым пеналом, думал о чем – нибудь своем.

Первое сентября – это всегда тяжелый день. После легкости одиночества надо снова окунаться в плотную ауру толпы. Срочно наращивать защитную кожицу, истончавшую за лето – иначе будет больно и плохо. Крис хорошо относился к одноклассникам – к каждому по отдельности. Однако, собранные в тесном замкнутом пространстве, они на него давили. Не сознательно, одним своим присутствием. Когда людей много, они превращаются в одно огромное чудище, которое громко шелестит страницами, шепчется, скрипит ручками и стульями, громко дышит и громко думает.

Но сегодня все было не так. Правильнее, что ли, как – то непривычно ярко. Заоконное солнце рассиялось, словно летнее, воздух стал прозрачнее и чище, а букеты на столе у Лады Петровны запахли резче и изысканней. И сама учительница – флегматичная, полноватая блондинка в шерстяном джемпере с бесформенным воротом – казалась бодрее, чем обычно, и джемпер неожиданно ей стал к лицу.

Мир странно и неуловимо изменился – сделался радужным, полноцветным – от этого Крису не сиделось на месте. Хотелось встать и пройтись по классу, или громко засмеяться, или перекинуться парой слов со смешливой Ленкой Алехиной, соседкой по парте. Сказать какой – нибудь пустяк – и такой же пустяк услышать в ответ. Не мяться, не вымучивать из себя каждую фразу, а хоть раз в жизни повести себя, как любой нормальный подросток.

– Щеглов, о чем я сейчас говорила?

Кристиан вздрогнул.

– Э… об экзаменах? ЕГЭ?

Увы, не угадал.

Учительница огорченно всплеснула руками.

– ЕГЭ вы будете сдавать в одиннадцатом классе. Опять мечтаешь на уроках, Щеглов? Спустись, наконец, с небес на землю. Этот год будет очень трудным и очень ответственным. Константин! Ты меня слушаешь?

Крис поморщился. Машинально потянулся рукой под парту – но Канга там, конечно же, не оказалось. Он ведь не мог оставить бабушку одну.

– Слушаю, Лада Петровна.

– Обращаюсь ко всем! – переключилась на класс учительница. – Уберите мобильные телефоны и положите руки перед собой. Я прекрасно вижу, кто чем занимается. Это последнее предупреждение – буду отбирать и отдавать вашим родителям!

«Щегол, на фига Ладушку раздраконил?» – громко прошептал с задней парты Витька Берендеев.

«Да ему то по барабану, у него и мобильника то нету!»

По классу прокатился сдержанный смешок.

В дверь постучали, и вошла незнакомая девочка, а следом за ней – Канг.

Кристиан даже привстал. Неужели что – то с бабулей? Пес приветливо махнул ему хвостом, но вместо того, чтобы подойти, сел у ног девчонки.

– Извините, – звонко сказала новенькая, – за опоздание. Я не могла найти класс.

Держалась она просто и уверенно, без капли смущения. Пестрая холщовая сумка заметно оттягивала плечо. По всему видно – прилежная ученица, привыкшая все учебники таскать с собой.

Ладушка, впрочем, не рассердилась.

– Ты Кристина Сорокина?

Девчонка кивнула.

– Ребята, Кристина приехала из другого города и теперь будет учиться с нами! Садись, Сорокина. За третьей партой, рядом с Мишей Поволоцким есть свободное место.

Новенькая, казалось, не слышала учительницу. Она стояла, уронив к ногам чудную сумку, и во все глаза смотрела на Криса.

«А ведь мы похожи», – подумал отчего – то Кристиан.

Абсурдная мысль, если разобраться. Что может быть общего у чернявого, тощего паренька, которого еще пару лет назад дразнили «спичечным человечком», пока окончательно не приклеилось к нему «отфамильное» прозвище – Щегол, и симпатичной девчонки с шикарной копной медно – рыжих волос, яркими, словно накрашенными, губами и смелой улыбкой? На этой Кристине Сорокиной даже простой джинсовый костюм сидел, как платье королевы. Не мудрено, что так в себе уверена – красивым легче идти по жизни.

Нет, разные они. Вот только глаза одинаковые – небесные, воздушно – голубые, с облачной поволокой и хрустальным сиянием во всю радужку. «Как у ангела», – умилялась, бывало, бабушка Кристиана, дивясь, что не в их, не в Шегловскую породу уродился внук. Цвет весны, невинности и умытого дождем утра. Да нет, не может девочка с такими глазами быть задавакой! Да и Канг к ней льнет, будто к хозяйке. Странно.

Новенькая опустилась на стул рядом с Поволоцким, через проход от Криса, а белый гривастый красавец разлегся под ее партой, вытянув лапы и положив морду на Кристинины туфли.

«А про меня словно забыл, – с легкой обидой подумал Кристиан. – Как будто не мой пес».

Делая вид, что поправляет брюки, он нагнулся и чуть слышно, одними губами позвал:

– Канг!

Кристина обернулась – резко, словно ее не окликнули даже, а стегнули кнутом. Зрачки в тонком серебряном ободке – огромные от удивления.

– Ты знаешь, как зовут мою собаку?!

– Так это твоя собака?

– Разговоры за третьей партой! – Ладушка хлопнула ладонью по столу. – Щеглов и Сорокина! Нет, это надо иметь гражданское мужество, чтобы на уроке болтать вслух! Константин, ну, сколько можно? Сам не учишься и другим не даешь? Еще одно замечание – и завтра придешь на занятия с бабушкой.

Сзади захихикали, и не понятно было, смеются они над Крисом, над его бабулей или просто радуются чему – то своему.

На перемене Кристина сначала долго беседовала с Ладушкой, показывая ей какие – то тетрадки, а потом, окруженная стайкой девчонок, гуляла по этажам, заглядывая в классы и посматривая на стенды с фотографиями и выпусками стенгазеты. Канг—2 тенью следовал за ней, но на него, естественно, никто не обращал внимания. Крис так и не решился подойти и заговорить, хотя вопросов крутилось на языке столько, что, казалось, и дня не хватит их все задать.

К концу занятий погода испортилась. Небо помутнело, как запотевшее стекло, и затянулось изжелто – черными тучами, по краям которых уже проскакивали молнии. Порывами налетал злой, холодный ветер, осыпая школьный дворик золотыми монетками листьев, запахло дождем. Но остался свет, осталась ясность – в мыслях и в сердце – потому что приехала в город удивительная девочка с «ангельскими» глазами.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/dzhon-maverik-8310102/layf-kvest/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения